Происходящее на Олимпиаде и грустно, и смешно, и… страшно. Многие наблюдатели из нашего региона крестятся или творят молитвы Аллаху, наблюдая за шабашем, который устроил оргкомитет некогда самых главных спортивных состязаний планеты. Как ни парадоксально, но в текущей ситуации больше всего жалко… французов, оказавшихся в заложниках макроновских патологий.
Франция, которую мы потеряли
Париж, надо сказать, давно превратился в клоаку. Крысы размером с деревенского кота, вонючая Сена, арабы и негры, барыжащие статуэтками Эйфелевой башни и достающие заточку при активном нежелании туристов их покупать – все это лишь часть трагических трансформаций, произошедших с городом османовских бульваров, который каждый уважающий себя позднесоветский интеллигент должен был увидеть и, понятное дело, умереть. Однако даже запущенный Париж все-таки сохранял часть своего обаяния, выраженного в концентрации, безусловно, великой французской культуры и истории. Но все изменилось. Отринув свою культуру и историю – а мы видим, что это так и есть – Париж превратился в настоящий Пандемониум, столицу чертей из бессмертного произведения Джона Милтона «Потерянный рай».
Пруст писал о потерянном времени, которое можно вернуть только в воспоминаниях, мы говорим о Париже, который потерян французами (возможно, навсегда), поскольку перестал выражать суть французской цивилизации. Более того, как дьявол – обезьяна Бога, так и современная Франция – это обезьяна самой себя. Картинка прямо-таки жутковатая. Формально все на месте: стоит башня Эйфеля, принимает гостей Лувр и даже упомянутые османовские бульвары, населенные бомжами и крысами, открыты для променадов, но стержень Франции, ее дух, будто надломился.
В сети немало кадров, как реагировали сами французы на перформансы, приуроченные к открытию Олимпиады. Пародия на Тайную вечерю вызвала слезы гнева и возмущения жителей Нормандии, Бретани, Пикардии, то есть наиболее консервативных исторических провинций страны. Надо понимать простую вещь: история Франции от Хлодвига до де Голля буквально пронизана христианством. Католицизм, а точнее его французский извод галликанство – фундамент французской полуторатысячелетней государственности. Христианство, и только оно, двигало философско-религиозную мысль Абеляра и строителей готических соборов в Париже, Амьене и Реймсе. Один из королей-основателей французской идентичности признан католической церковью святым – Людовик IX. Убери христианство, пусть даже обмирщенное, секуляризованное, особенно после Французской революции – и нет никакой Франции. По крайней мере, той Франции, которую знают и любят сами французы. К их ужасу это и произошло.
Некрофилия по-макроновски
Мы уверены и даже доподлинно знаем, что большая часть французов не поддерживает безумные эксперименты Макрона и его присных, с потрохами продавшихся либерально-глобалистским центрам влияния, прежде всего США. Жители Нанта, Руана, да и самого Парижа в большинстве своем уверены, что у детей есть отец и мать, а не нумерованные родители, они уверены, что избиение женщин на боксерском ринге под видом трансгендерной толерантности – это обычное избиение женщины, к спорту не имеющее никакого отношения. Французы – настоящие, а не манкурты, коих тоже хватает – традиционно бережно относятся и к своему языку, и к своей культуре.
Несмотря на то, что в качестве точки отсчета своей современной истории Пятая республика принимает события 1789-го года, то есть революции, во время которой хватало и грандиозных по своему масштабу страниц, и страниц, густо запачканных кровью, французы чтят и тех, кто стоял по другую сторону этого народного движения. Именно поэтому перформанс с Марией-Антуанеттой, обезглавленное тело которой предстало в забойной хард-роковой обработке революционной песни Ça ira (строчки – «аристократов на фонарь») в окнах Консьержери, откуда королеву отвезли на гильотину, вызвало у французов недоумение и стыд:
«Дурновкусие и неуважение к драме революции»;
«Макрон продолжает деконструкцию истории Франции. Он не любит Францию и французов»;
«Французская революция завоевала бессмертие не террором, а своим вкладом в развитие демократии, поэтому эта сцена является одной из самых неуместных, и многое говорит о том, кто является носителем исторической памяти о Французской революции»;
«К счастью, нас избавили от демонстрации вандейских детей, насаженных на «республиканские штыки».
Это лишь малая часть возмущенных комментариев во франкоязычном сегменте интернета. Повторяем – ужаснулись сами французы. Мы уж не говорим о представителях Глобального Юга, воспринимающих происходящее исключительно как чудовищную мистерию, порожденную чьим-то больным разумом.
Создается впечатление, что макроновская Франция нуждается либо в серьезном психиатрическом лечении, либо в обряде экзорцизма. И сделать это должны сами французы. Конечно, если им все еще дорога Belle France, от которой, правда, мало что осталось.
Федор Кирсанов
